Эссе о тщетности борьбы с социальной природой человека.
Вместо введения: шагнуть за порог глобального мира
Современный мир, оставаясь глобальной системой, погрузился в состояние, которое может быть названо «предхаос» – противоречивое и неустойчивое[1], но исторически логичное, учитывая то, как этот мир возникал, и как формировалась его внутренняя структура. Мы неслучайно стали часто, к месту и не к месту, употреблять термин «гибридное», говоря о сложности и многослойности той или иной политической, военно-силовой или экономической конструкции. «Предхаос» узаконил многоаспектность политики и экономики, сделав невозможным принятие чисто экономических или чисто политических решений: политических – на уровне принятия решений, зафиксировав ситуацию неразделимости внутреннего развития и внешней политики. Современным миром правит гибридность, осложненная провалом, вызванным разными причинами, но с почти одинаковыми последствиями: смены как политических, так и экономический поколений во всех крупнейших развитых странах.
Внутреннее диалектическое противоречие состояния предхаоса может быть определено следующим образом:
С одной стороны, «предхаос» – это стремящаяся к институционализации неопределенность, неспособная к ней в силу своей внутренней сущности. Институционализация требует формирования относительно устойчивых «правил игры», превращаемых предхаосом в чисто психологический фактор («мы всегда так жили»), постоянно сокращая операционную свободу – хотя бы с силу невозможности полноценного прогнозирования последствий тех или иных действий. Но исподволь у конкретных политиков, военных и людей бизнеса возникает мысль: «А, наверное, можно». Предхаос есть баланс между институтами и нормами, ставшими неадекватными реальной ситуации, но все еще сдерживающими «свободу рук» ключевых геоэкономических и геополитических игроков, и готовностью этих игроков «выйти за флажки» прежних ограничений. Отсюда и главный конфликт современного мира: между деградирующей институциональной структурой мира и нарастающей готовностью крупнейших игроков эту институциональную структуру изменить; а если ее нельзя поменять, – то сломать. А изменить нынешнюю систему глобализации почти невозможно, во всяком случае – ее экономическое содержание. И рано или поздно нехитрая мысль – «проще сломать» –овладеет массами.
С другой стороны, предхаос – управляемое торможение процессов глобального и регионального развития и связанных с ними, лежащих в их основе «длинных» инвестиций – требует использования в нарастающем объеме и интенсивности политико-силовых средств, легализует их и для других участников системы международных отношений хотя и в режиме относительного «запаздывания». Главным последствием этого является постепенное, но постоянное ослабление системы глобальной геоэкономической взаимозависимости. А из этого просто в силу логики текущих событий и малых кризисов изымаются «узлы» взаимозависимости. Сперва относительно незначительные (как, например, это произошло в период пандемии с производством вакцин и бытовых санитарных товаров), затем – более значимые: такие как производство важнейших конструкционных материалов, запасных частей для импортной техники. Происходит «тихая национализация» этих узлов, – перевод производства в контролируемое пространство. Все это не слишком значительно, на фоне монструозной глобализации, но на очереди мысли о необходимости национального контроля над информационным обществом и важнейшими логистическими узлами. И эти мысли удивительным образом были усилены событиями последних месяцев в США и в Суэцком канале.
Не забудем и о том, что все большее значение приобретают личностные факторы, как это всегда бывает в периоды кризиса больших систем. Сейчас один человек гораздо бол значим в любой стране или транснациональной экономической системе, чем еще 10, а тем более 20 лет назад. И это залог того, что нынешний предхаос просто обязан закончиться глубинной трансформацией.
Вывод простой: предхаос как система имманентно неустойчив и заканчивается взрывным, иногда, если до бесконечности оттягивать управляемые изменения, – катастрофическим развитием ситуации. Предхаос дан нам на время, на исторические «полчаса», чтобы подготовиться главным образом – морально – к грядущим переменам.
Поэтому мы живем в имманентно краткосрочном мире, причем не только с точки зрения экономики, но и с точки зрения политики, культуры, даже истории, ставшей изменчивой не только в России, но и в других странах мира. В США их теперь вообще несколько. А главное, у нас просто нет единых правил ни политической, ни экономической «игры», существовавших не только в период «холодной войны», которая после 1972 года стала даже формально «игрой по правилам»[2]; но даже в период «Большой игры» последней трети XIXI века, когда определялась окончательная геополитическая и геоэкономическая конфигурация колониальной фазы «мира модерна».
Главный вопрос сегодняшнего дня сводится к тому, как выйти за порог современной тупиковой модели экономического развития без глобальной политико-экономической катастрофы, и возможно ли это в принципе. Возможно ли создать какие-то экономические «правила игры», ограничивающие дестабилизацию на время глобальных трансформаций, или же мы обречены на войну «всех против всех»? И в чем должна заключаться логика России при любом промежуточном исходе переживаемых нами процессов? Вопрос о наличии «посткапитализма » в сравнении с главным вторичен, тем более, что что мы не готовы на него ответить.
Исходные точки: социальность против постиндустриального капитализма
Финансово-инвестиционный, а, по сути, ростовщический капитализм, положенный в основу той версии глобализации, кризис и откат которой мы наблюдаем сейчас, оказался весьма интересной и в целом живучей системой, построенной на сочетании «трех П»: постоянного, постепенного, но последовательного сокращения социальности человека. Это было логично: от социальности человека возникали исключительно одни проблемы: то революции с социализмом, то социальное государство с ростом издержек производства, то социально-религиозная архаика с ограничением потребления. Под закат глобализации выяснилось, что капитализму в принципе не нужны были люди как социальные животные, способные к самоорганизации, но без потребителей он обойтись не мог, даже когда львиную долю своих доходов зарабатывал на разного рода виртуальной светотени вроде деривативов 4го и 5го уровней. Но говорили об этом вслух только самые недалекие из российских неофитов постиндустриального капитализма.
На «настоящем» Западе все это тоже понимали, но предпочитали помалкивать до поры до времени. И только самые радикальные либералы вроде Паскаля Салена позволяли себе заявить, что, что капитализма в поздней глобализации было мало, а слишком много зарегулированности[3], что было чистой воды методологическим заблуждением, напоминающим страдания российских «шестидесятников» о необходимости возвращения к «ленинским нормам социализма». Капитализм времен поздней глобализации, напротив, реализовал без остатка свою главную идейную опору – максимизацию прибыли как единственный приоритет хозяйственной деятельности. И вполне логично, что прибыль он максимизировал там, где ему это было удобно, где были для этого самые лучшие возможности.
Очень заметный западный социолог Андре Горц, когда писал свое «Нематериальное»[4], не имел, в сущности, в виду ничего дурного. Наоборот, прямо говорил, что в современном ему капитализме есть некий вполне осязаемый манипулятивный эффект, увы, уже неустранимый. Его просто стоит принять как некую данность и не морочить голову людям разговорами о формалистически понимаемых экономических индикаторах. Горц, будучи одним из многих в действительности людей на Западе, кто еще до момента начала «угарной» глобализации (а книга «Нематериальное» была издана впервые в 2003 году) понимал коренное противоречие между индустриализмом и экономическим постмодерном («постиндустриальным обществом» хотя уже тогда возникали серьезные сомнения в адекватности термина), осознавал невозможность его разрешения без глубокого кризиса; попытался ввести феномен наращивания в материалистическом до предела капитализме нематериальных элементов в некую систему. И тогда его не услышали.
В какой-то мере это перекликается с Эвальдом Ильенковым, выводившим состояния общества из эстетики и самовосприятия человека и общества в мире «больших систем». Очень показательна его констатация о том, что целостность восприятия большой системы (а обсуждалась ни много ни мало общественно-экономическая формация) зависит от способности человека к воображению, от способности предвидеть целое, еще не увидев деталей[5]. Ильенков, будучи по своим взглядам, конечно, глобалистом, мыслил много шире, чем национальные государства эпохи биполярности и даже шире, чем «мировая социалистическая система». Он мыслил нематериальной рефлекцией вполне реальных процессов и явлений. Конечно, это идеализм (советские инквизиторы были правы), однако одновременное предчувствие кризиса угрюмо-материалистических идеологий и методологий и в этом смысле – трагическое пророчество не только в отношении социализма, но и в отношении капитализма, фиктивный триумф которого еще только обозначился. Мир предугадывал грядущий «золотой век» единого мира, не увидев его деталей, а иногда и не желая их видеть.
Гром грянул в 2016 года, когда вышла зубодробительная книга упомянутого выше К. Шваба и его ближайшего на тот момент соратника Николаса Дэвиса, «компоновщиков» «Давосского консенсуса» «Технологии четвертой промышленной революции»[6], где было прямо сказано, что человек как биологический вид капитализму не нужен, а если кто-то хочет еще иметь хоть какое-то место на этом празднике жизни, то он должен «надстроить» себя разного рода технологическими расширениями, при ближайшем рассмотрении также оказывавшимися элементами интерфейса с информационным обществом. Призрак голливудского еще не Нео, но Джонни-Мнемоника вставал над заревом общества потребления. Шваб и Дэвис решились сказать то, на что не решались ни Сален, ни Фридман, ни Егор Гайдар, который, как выяснилось, был человеком «имперского мышления». Главным источником недостаточной эффективности капитализма и фактором, ограничивавшим конкурентоспособность крупнейших экономики мира, является «цивилизованный человек».
Поскольку тупо погеноцидить европейцев и американцев не представлялось возможным, во всяком случае, тогда; то было предложено их нейрофицировать и тем самым сделать уже второй, если не третий шаг к десоциализации человека, поскольку сожительство нейрофицированных индивидов вряд ли можно было бы назвать «социальным пространством». В этом, собственно, и заключалось главное противоречие современного капитализма: его экономическая логика требовала максимальной десоциализации, демонтажа социальной надстройки, возникшей за последние 100 лет. Но это означало возврат к «экономическому модерну», то есть к индустриализму, а для него не было и не могло быть социальной базы, только технологическая. Именно данное противоречие и оседлал хитрец Шваб и те, кто за ним стоит.
В итоге, последние 10 лет глобализации были постоянным поиском «методом подбора» суррогатов подлинной социальности для постиндустриальных и предпостиндустриальных обществ: от концепции неограниченной социально-географической мобильности[7] (появившейся в законченном виде как раз накануне кризиса 2008-2009 годов) до псевдосоциалистической модели совместного использования собственности, развивавшей глобалистский концепт флюидности собственности, существующей преимущественно как коммуникационный феномен[8]. Так что нельзя сказать, чтобы на «коллективном Западе» не было попыток осмыслить не только современный, но и перспективный мир. Их неудача отражала не слабость социальной философии, а неизбежную методологическую реальность: инвестиционный, а, пользуясь простым языком, ростовщический капитализм не только не предполагает человека в качестве опорного элемента экономической системы, но и в принципе его последовательно отрицает.
Ирония истории состоит как раз в том, что кризис глобализации, удивительно синхронизированный с пандемией Коронавируса, впервые за последнее время создает условия для легитимного обнуления социальности человека, встроенного в систему глобального (глобалистского, ибо речь идет не только об экономике, но и о неких идеологических идентификаторов) капитализма. И обнуление социальности современного капитализма возможно не то чтобы без войны, но с относительно минимальной деструкцией критических экономических связей. И надо быть очень наивным, чтобы думать будто отцы ростовщического капитализма не попытаются использовать возникшее – случайно или нет – ответ даст только история – «окно возможностей».
Логика глобальной конкуренции
Именно из природы стагнирующего, а теперь уже и откровенно предкризисного ростовщического капитализма и вытекает троякая логика глобальной конкуренции, начальную фазу которой мы наблюдаем все последние годы:
С одной стороны, обеспечить десоциализацию человека, причем не просто превращение индивида в хикикамори (что все же осталось специфическим «страновым», типично японским феноменом, продуктом уникального «вмещающего пространства» и в географическом, и в социальном плане), а сделать так, чтобы он, десоциализировавшись, утратив способность к социально результативной самоорганизации, остался потребителем и инвестором в потребление, если быть точнее, – инвестором в свою способность потреблять чуть лучше, чем предыдущие поколения.
С другой стороны, не допустить захвата важнейших пространства конкурирующим «ядром» другого экономического пространства. А это значит, что помимо потребителей есть еще и «воины». А для их воспитания и развития нужна совершенно иная социальная среда. И здесь опять возникает фундаментальное противоречие постглобализации: вместо десоциализации человека возникает риск возникновение многосредовой социальной системы, а в случае если эти среды будут мало пересекающимися, возникновения разных в том числе и биологически, не говоря уже про социальность, «человечеств».
А с третьей, придумать и навязать миру собственную трактовку событий, поскольку гибридность, во всяком случае, пока еще предполагает доминирование информационно-манипулятивной стороны. Однако, главным образом, потому что только на идеологической основе можно будет попытаться оправдать то, что уровень жизни в пространстве глобализации больше не будет устойчиво расти, во всяком случае, продолжительное время. Мы, вероятно, вступаем в историческую эпоху, когда место экономической пропаганды начнет занимать «экономическая идеология», гораздо более жесткая нежели свойственное поздней глобализации стандартизация экономической терминологии, в которой экономики было меньше, чем пропаганды.
Если же трезво посмотреть на данные вектора конкуренции, то главный вывод прост: сегодняшние попытки трансформаций нацелены на то, чтобы сохранить основу того самого инвестиционно-ростовщического капитализма, приведшего нынешнюю модель глобализации к глубочайшему кризису. Изменив на первом этапе форму организации экономических отношений, но оставив неприкосновенным главный вектор развития: десоциализацию, условие выживания экономической модели. Именно поэтому идет интенсивная надстройка экономики разного рода «моралистическими», а, по сути, политико-идеологическими ограничителями (новый экологизм, разумное потребление, система «справедливых цен»), не затрагивавшими сути экономических отношений, но повышавшими уровень внеэкономического принуждения потребителя к уплате экономически необоснованной «дани» за право доступа к «цивилизованным» товарам и услугам.
Это совершенно не исключает возникновения жестких противоречий между включенными в систему силами, поскольку внутривидовая конкуренция, а тем более если она ведется одновременно на нескольких уровнях разнородными субъектами: государствами, транснациональными сетевыми легализованными субъектами, субъектами «серой» и «черной» зон экономики, а их значение в последние годы только росло, что и доказали события десятилетия 2010-2020 годов на Ближнем и Среднем Востоке, а особенно – вокруг него. Напротив, это предопределяет жесткость грядущего трансвидового и внутривидового противоборства. Но главная проблема: в таком виде основы модели – доминирование финансового капитала и десоциализация человека – останутся неизменными. И тогда проблема, кто будет «главным» в переформатированной глобализации, в цивилизационном плане станет сугубо малозначимой. Собственно, в этом сердцевина мысли не последнего в американской научной иерархии человека Барри Позена, сформулировавшего нехитрую на первый взгляд мысль о том, что «Pax Epidemica», мир, который формируется в процессе реализации пандемических ограничений и продолжающаяся борьба с коронавирусом, способствует консервации существующей системы глобальные отношений – и политических и экономических[9].
Это означает, что силы, заинтересованные в демонтаже управляемого США и американо-базирующимися бизнес-корпорациями мира, должны будут стремиться к тому, чтобы сломать эту логику косметических трансформаций глобализации. Если они в действительности стремятся не только к тому, чтобы косметически улучшить свое положение в американоцентричной системе мирового хозяйствования. А значит, им не только придется выбирать по нарастающей радикальные средства отстаивания своих интересов, но и предлагать миру альтернативные модели развития, причем как экономики, так и социальной сферы. А это предопределит глубину и остроту грядущего кризиса, а главное – его социальный характер, соответственно и колоссальные социальные издержки. И бессмысленность возвращения к любой, даже косметически скорректированной модели развития, основанной на приоритете извлечения прибыли, то есть, «капиталистической» идеологии, пусть даже очищенной от избыточного ростовщичества вчерашней глобализации и лицемерного пуританства в потреблении – сегодняшней.
Вместо заключения: четыре вопроса про посткапитализм
Обсуждая будущее социально-экономической модели, которая, возможно, возникнет или будет сознательно построена на обломках ростовщического капитализма, зададим себе четыре вопроса:
Первое. Какова альтернатива финансово-инвестиционной составляющей в качестве основы новой экономической модели? Наиболее естественной выглядит торговый капитализм, побежденный ростовщичеством только в конце XVIII века. Во всяком случае, под идеей возврата к торговому капитализму уже сейчас существует серьезная экономическая база – мировая торговля. И именно трансфер к этой версии капитализма сулит наименьшие издержки по пути. Но не забудем, что лежало в основе европейского торгового капитализма: так называемая «треугольная система торговли», в которой важнейшим элементом была работорговля. Все крупные инвестиционно пригодные состояния западного мира выросли из работорговли, ее сервисного обеспечения или борьбы с ней[10]. И это не вопрос морали, хотя от «людей-батареек» К. Шваба до концепта потребителя-раба даже не полшага, меньше. И мировой капитализм, подгоняемый ожиданием кризиса, это расстояние «прошаркает» даже в нынешнем своем выморочном состоянии, если не развернуть человечество в другую сторону. Это элемент организации экономического пространства и выбора приоритетного типа экономических связей. И так ли уж «исторически прогрессивен» будет торговый капитализм, особенно с учетом доминирования США и их сателлитов на море, а Китая на суше с точки зрения формирования геэкономической коалиционной полицентричности, которая только и может быть основой глобальной геоэкономической многополярности.
Второе. Так ли уж принципиально (и возможно ли в принципе?!) формирование глобально значимой экономической системы (макрорегиона) только на основе приверженности принципам государственного суверенитета? Может ли это быть единственной основой постглобального миростроительства? Конечно, для России и ее народов государство является не просто естественной, но, вероятно, единственной формой выживания. Но это может быть совершенно не так для других народов, много легче способные перенести сетевизацию и формирование на пространствах, ныне занимаемых государствами, новой номадности. Многоукладность экономическая – думается, это является одной из аксиом будущего мира – неизбежно будет выражаться в многоформатности политической. И эту многоформатность Россия и должна экспортировать, создавая себе благоприятные условия, как прежде всего глобально значимой военно-политической силе и организационному и ресурсному ядру макрорегиона. Союзником России могут быть и сетевые структуры, если их деятельность облегчает решение национальных задач нашей страны, например, размягчая. В конечном счете, приоритетом России является не глобальная экономическая стабильность, а упорядочивание неизбежного геоэкономического и геоэкономического хаоса.
Вопрос третий. Что должно лежать в основе системы макроэкономических индикаторов развития применительно к новому миру? Надеюсь, уже все окончательно смирились тем, что существующие критерии экономического развития – от индикаторов роста ВВП до всевозможных рейтингов – в основном оценивают «пустоту», максимум, – примерный, индикативный вектор развития больших систем (государств или крупнейших корпораций), но и это только в том случае, если не становятся объектом манипуляций. А сейчас, кстати, мы наблюдаем один из пиков таких манипуляций, когда идет борьба за то, кто быстрее выйдет из пандемического спада, и под эту политическую задачу начинает подстраиваться и экономическая статистика, и экономическая политика. И особенно это видно по тому, что происходит вокруг доллара и состояния американской экономики, где уровень манипуляций вышел за пределы здравого смысла. Но ведь перестройка системы глобальных экономических индикаторов развития и означает формирование рамок для новой глобальной институциональности, тех самых рамочных «правил игры» в новом мире, утраченных в период предхаоса. Это не означает начала новой глобализации, но, по крайней мере, сохраняет для нее определенные возможности, формируя единую методологическую базу для нового понимания экономики, выходящей за рамки economic времен «угарной глобализации».
Вопрос четвертый. Согласны ли мы с частичным возрождением колониализма в отношении народов и пространств, которые за последние 30-40 лет доказали, что они не вполне готовы к формированию собственных государственных систем? А главное – к созданию экономической базы, обеспечивающей хотя бы поддержание уровня, предотвращающего цивилизационную деградацию, а значит и возникновение на базе контролируемых пространств геоэкономических «химер», усиленных агрессивными идеологиями. Речь сейчас даже не столько о постсоветской Евразии (хотя и о ней тоже), сколько о Ближнем и Среднем Востоке, Африке и ряде регионов юго-восточной Азии. Мы же понимаем, что неустойчивый мир после окончания деструктивной фазы трансформаций не сможет себе позволить «Четвертый мир», фактически глобальное «дикое поле» в таких масштабах, как это вырисовывается сейчас. Но ведь и здесь мы сталкиваемся с первичностью формирования адекватных моделей социального развития, а не просто восстановления эффективной ресурсной экономики и выработки модели, если не догоняющей социальной модернизации, то хотя бы стабилизирующей. Ибо разграничение «мира цивилизации» и «дикого поля» в сегодняшних условиях выглядит крайне сомнительным.
Ответив на эти вопросы, мы, вероятно, лучше поймем, насколько мы готовы ступить за порог глобализации в новый мир. А название экономической системы, в которой этот новый мир станет развиваться, можно будет подобрать позднее. Только классическим капитализмом второй половины XX века и, тем более, первых 20 лет XXI, – эта модель точно не будет.
[1] Евстафьев Д. Г. Предхаос как среднесрочное состояние глобальной политики и экономики // Экономические стратегии. 2021. № 1. С. 22-29.
[2] 29 мая 1972 года в Москве была подписана декларация «Основы взаимоотношений между Союзом Советских Социалистических Республик и Соединенными Штатами Америки», установившая в общем виде некие пределы межгосударственной конфронтации
[3] Сален П. Вернуться к капитализму, чтобы избежать кризисом. Пер. с франц. – М.: Издательство института Гайдара, 2015, 272 с.
[4] Горц А. Нематериальное. Знание, стоимость, капитал. Пер. с немецкого и французского. – М. : Издательский дом Государственного университета Высшая школа экономики, 2010, 208 с.
[5] Ильенков Э.В. Об эстетической природе фантазии. Что там в Зазеркалье? Издание стереотипное. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2014, С. 44.
[6] Шваб К., Дэвис Н. Технологии Четвертой промышленной революции. Пер. с англ. = М.: Эксмо, 2019, 320 с.
[7] Урри Дж. Мобильности. Пер. с англ. – М.: Издательская и консалтинговая группа «Праксис», 2012, 576 с.
[8] Перзановски А., Шульц Дж. Конец владения. Личная собственность в цифровой экономике. Пер. с англ. – М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 352 с.
[9] Позен Б. «Пандемии сохраняют мир»//Россия в глобальной политике, N3, 2020, Май-июнь. Интернет- ресурс. Режим доступа: https://globalaffairs.ru/articles/pandemii-mir/
[10] Редикер М. Корабль рабов. История человечества. – М.: Издательство «Проспект», 2020, 544 с.